Перейти к содержимому

Не в наградах была наша жизнь

Владимир Васильевич Крышко родился в 1967-ом году в деревне Юшкозеро Калевальского района, жил в поселке Боровой. В армию его призвали 9-го мая 85-го года, прямо в праздник. Уехал в Калевала в военкомат, оттуда — в Петрозаводск, из Петрозаводска — в Литву, на полгода в учебный центр города Гайжюнай. Там учился на механика-водителя боевой машины десанта.

В конце учебки к новобранцам пришел в роту майор, всех построил, спросил: «Вот, ребятки, такая ситуация с Афганистаном, надо помогать братскому народу. Есть желающие лететь в Афганистан?» Из 120 человек ни один не вышел. Майор разозлился и сказал: «Первый и третий взвод, готовимся в Афганистан». Владимир попал в их число. Принял это спокойно, был готов. В ноябре солдат погрузили в самолеты и отправили в Чирчик, пересыльный пункт, а оттуда в Кабул. Из Кабула в Гардез, где жили в палаточном городке. Уже через неделю были первые боевые в Кандагаре.

Больших боевых операций у меня было тринадцать, а реализации и засады не считали. Первые боевые в Кандагаре проходили в два этапа, несколько ребят погибло там. Взяли вооруженные склады, очень много оружия, все это показывали по телевизору. Потом уже после армии видели. Через месяц, в декабре, вернулись в бригаду, и так получилось, что сразу же, через два дня, нас отправили на Чарикар. Мы, молодые, окунулись прямо в эту войну сходу. Без всякой подготовки, без передышки. С Чарикара пришли в бригаду 31-го декабря, под Новый год.

Владимир Крышко в засаде в Афганистане

В горах были тяжелейшие условия. Нельзя разводить костры и спускаться к реке, чтобы себя не выдать. Заканчивались сухие пайки, было нечего пить, и приходилось только ждать, когда пойдет колонна, которой солдаты обеспечивали сопровождение, чтобы спуститься к реке и, отодвигая руками разводы соляры и грязи от машин, набирать фляги водой под обстрелом духов. Бывало солдаты сидели в горах по несколько дней без воды и еды, клали под язык холодные камешки, чтобы чувствовать прохладу, как будто это вода. По ночам снились водопады и реки. Пытаясь добыть еду, стреляли по орлам и варанам, но поймать что-то не удавалось. В Кандагаре Владимир встретился со своим одноклассником Александром Несиным:

Его призвали в августе, меня — в ноябре. Сижу в горах, отдыхаем, мимо проходит пехота, и вдруг его вижу, я просто обалдел! Спрашиваю: «Ты как здесь?!», он говорит: «А ты как здесь?» Поговорить удалось немного, договорились встретиться в бригаде. После боевых я к нему сбегал в палатку, минут 10 нам удалось пообщаться. Мы мечтали, как домой вместе поедем, ведь вместе с детского сада росли.

Александр Несин погиб 9-го января 1986-го года. В своем последнем письме домой он рассказывал родным, как встретил Владимира в бригаде, в столовой. Тот его не узнал, совсем не помнил этот момент, думал, что впервые они увиделись в горах.

Когда он погиб, мне сразу сообщили. У меня тогда был нервный срыв. Тяжело вспоминать об этом. Потом погибали парни, с которыми там подружился. Но эта боевая рутина… Когда живешь такой жизнью, втягиваешься в нее, но потом более спокойно это переносишь. Все это откладывается, правда. Не зря у всех моих знакомых афганцев проблемы с сердцем. Я сам уже после армии перенес два инфаркта.

Больше всего погибало молодых солдат и дембелей. Когда ты только пришел – ещё неопытный, а когда до дома остаются считанные дни, на боевых начинаешь излишне осторожничать.

Обстрелы велись постоянно, горы были недалеко, и палатки обстреливали днем и ночью. Возле каждой из них было вырыто убежище, куда прятались от снарядов. Когда были «молодыми», пытались заснуть прямо под обстрелами, чтобы подольше поспать: если свистит, значит, уже пролетел мимо — можно не бояться.

Как-то на дембеле лежим на кроватях с другом, чай пьем, и тут обстрел начался днем, неожиданно так. И только услышали этот свист снаряда, как мы оказались на полу с моим напарником —  Юрием Ядренкиным. Лежим на полу, друг на друга смотрим, кружки с чаем в руках, не разлили ни капли, как мы с кроватей свалились этих, не знаю. «Ну, что? В бомбоубежище? Нет?», решили ещё послушать. И тут второй, третий снаряд. Ну, конечно, сразу выбежали. Потом, когда вышли на улицу, кругом лежали раскаленные осколки от реактивных снарядов. Как не попало ни в одну палатку — удивительно.

Когда было перемирие, тишина была такой, что солдатам не спалось. Долго они привыкали к тишине и дома, куда во время службы постоянно писали письма. Это был единственный способ общаться с родителями, чтобы они не беспокоились. Поначалу Владимир старался успокоить маму, говорил, что они возят уголь местному населению и нигде не стреляют. Но когда погиб одноклассник Владимира, и его тело доставили в родной поселок, родители все узнали.

А мне еще предлагали его домой везти, я отказался, сказал, что не смогу смотреть его матери в глаза. Как я потом, родители меня увидят, и опять уезжать? Отказался. Но все равно мы не писали, что тяжело, мол, в серьезных операциях не участвуем. Хотя из них мы не вылезали совсем. Ждали писем из дома. Приходишь с боевых в бригаду, спустя месяц-два в горах, и тут командир: «Так, кому письмо, танцуем». И вот одному, второму, третьему. Ждешь — неужели никто не написал, ну как так?! А потом раз — тебе письмо. Радостный такой.

Ещё до армии, с первого класса, Владимир занимался фотографией. Когда приехал в Афганистан, дембеля спросили: «Кто с фотографией знаком?» Он откликнулся, и ему выдали фотоаппарат Смена-8М, фотоувеличитель, а все реактивы и бумага продавались в местном магазинчике.

Я обеспечивал всех своих ребят фотографиями и домой отправил фотографий пятьсот, из которых дошло штук шесть всего. Потому что в штабе у нас все письма вскрывались, читались, фотографии все изымались. Жалко, очень много было хороших боевых фотографий, которые исчезли навсегда. А ведь это память. Когда уже отправляли домой, я в погон спрятал две или три пленки, но то ли кто-то доложил, то ли у этих уже глаз такой наметанный был, когда мы в Мары приземлились с Афганистана, меня сразу стали обыскивать, погоны вскрыли, негативы вытащили. Мы все вместе говорим: «Оставьте нам фотографии — это ж не оружие, просто фото», а они — «Нельзя!» Часа два они там решали, отдать или нет. Много негативов все равно забрали, но что-то оставили.

Фотографировались всегда перед боевыми и после боевых. У кого-то это была последняя фотография, поэтому появилась такая традиция. Этот снимок сделан на боевом выезде.

На боевых

Владимир показывает нам фотографию памятника, на месте которого раньше стояла палатка: такая же, какие виднеются на фоне. В ней при обстреле заживо сгорели 15 человек.

Сослуживцы часто говорили Владимиру, что он родился в рубашке. Однажды вертолеты должны были забросить солдат на точку высадки. Первый взвод уже улетел, а второму приходилось ждать. Когда они наконец погрузились, командир сказал: «Быстро выгружайтесь!» На этот вертолет посадили полковников, майоров и других командиров, а солдат отправили на следующем.

Нас выбрасывали как: вертушка зависает метра три-четыре над землей, не садится, и ты спрыгиваешь. Подлетаем мы к месту десантирования, прыгаем, падаем на землю, кругом пыль, ничего не видно, пули свистят, стрельба идет. Мы прячемся за камнями, чтобы определиться, откуда стреляют. И раз, встречаемся со своими с первого взвода, они такие: «Вы как здесь? Вас же сбили, мы видели! Вы ж за нами летели!» Вертолет с командованием, на котором должен был лететь второй взвод, действительно сбили, все погибли.

Второй похожий случай был, когда Владимира чуть не подстрелил его же товарищ. В одном кишлаке* они проверяли дувалы**, искали духов.

В один дувал захожу, осторожно проверяю комнаты, вдруг слышу шорох с другой стороны. Ну все, думаю — духи. И что меня сподвигло, ангелы, наверное, охраняли меня, я отошел от двери к окну. А мой товарищ рассказывает потом: «Иду я тихонько, раз там шорох. Ну я с «мухи» (гранатомета) и шмальнул, зачем рисковать?» Дверь взрывается, все в дыму, а я в окно спрыгнул. Потом ему говорю: «Ты что делаешь-то? Ты что не знал, что я с другой стороны?» Оказывается, он думал, что я пошел в соседний дувал. Если бы я не отошел от двери, он бы меня убил. Много случаев разных было, в двух словах всего не расскажешь.

Прослужил Владимир ровно два года, 9-го мая 1987 года пришел приказ о его увольнении. Улетели из Афганистана спустя неделю, по пути домой Владимир заехал к сослуживцам в Питкяранту, а потом отправился домой к родителям.

После армии, конечно, три месяца — это было что-то. Мы уходили в 85-м году — была одна страна, а пришли в 87-м — это была совершенно другая страна! Она как раз и поменялась в то время, пока нас не было. У молодежи сленг непонятный, разговаривают на каком-то иностранном языке. Продуктов нет. Три месяца я втягивался в жизнь у себя в поселке.

Потом понял, что если задержится еще немного, никогда не выберется оттуда. Уехал в Петрозаводск, поступил в автотранспортный техникум. Позже встретил свою будущую жену, у пары родилась дочь, и жизнь пошла мирным путем. Владимир вспоминает, что ему предлагали остаться в Афганистане прапорщиком, но он отказался. Слишком много он повидал на этой войне. Несмотря на это, Владимир вспоминает армию с удовольствием.

Я никогда не жалею, что мне именно такая служба выдалась. Конечно, на фоне всей этой войны тяжело представить, как может быть что-то хорошее. Но все парни были юморные, веселые. Боевые боевыми, а после них все-таки была жизнь. Дружные все, сплоченные, до сих пор переписываемся, хоть и разбросаны по всей стране, некоторые уже заграницей живут. И как мы говорили, не в наградах была тогда наша жизнь. Главное — не быть трусом, с честью вынести свой долг и домой живым приехать. Вечная память всем парням, оставшимся там и не вернувшимся домой. Мы их никогда не забудем!

*Кишлак — сельский населенный пункт у народа Афганистана, поселение

**Дувал глинобитный или булыжный забор или кирпичная стена дома